…А потом она сказала:
— Всякое бывает. Я, например, знаю человека, который научился летать.
Я вежливо удивилась вслух, мысленно застонав. До электрички оставалось полчаса, на платформе мы были совершенно одни, и в этой глуши не то что вокзала — киоска с газетами сыскать негде. Даже встречей с другом не отговориться – где бы он тут спрятался? Сиди, в общем, теперь на единственной на весь перрон скамейке и внимай сумасшедшей тетке.
— Да, да, — она покивала скорее самой себе, и я поняла, что историю услышу, хочу того или нет. — И знаете, кто это? Мой сын. Паша. Всего лишь в тринадцать лет!
Я оскалилась в ответ доброжелательной улыбкой, прикидывая, насколько опасно впрямую сообщить экзальтированной мамаше, что я не озабочена успехами ее талантливого отпрыска.
— Я расскажу, — сказала она. — Никому не рассказывала, но вам, почему-то, хочется.
Лучше бы ты, старая перечница, и дальше молчала, подумала я, хотя, приглядевшись, поняла, что она не так стара, как показалось сначала. Видимо, сумасшествие накладывает отпечаток.
— Паша летать мечтал научиться раньше, чем ходить начал.
Она не смотрела на меня, будто ей было совсем не интересно, будут ли слушать. И я — тоже, видимо, не самый нормальный человек, — решила послушать.
— Знаете, в детстве каждый чем-то бредит. Кто-то хочет превращаться в котика или собачку, кто-то — быть капитаном дальнего плавания, кто-то ищет фей в цветах. Пашка стремился к небу. Со всех прогулок приносил ветки, листья, прутья — крылья мастерить. Всю комнату завалил, ступить негде было. Я, конечно, ругалась жутко, все это казалось бессмыслицей какой-то. Дело на лад не шло, каждое новое крыло разваливалось через пару-тройку взмахов. Любой бы ребенок сдался, но Пашка не захотел. Постарше стал, в ход пошел клей, железные прутья, полиэтилен. На размер своей мечты не скупился — иногда в комнате и размахнуться не выходило, тогда на улицу бегал. Пытался было на балкон сунуться, но тут уж я на дыбы встала: хочешь с ума сходить — дело хозяйское, но чтоб ни к балкону, ни к окнам даже близко не подходил со своими изобретениями. Вон, с качелей во дворе прыгай.
Паша возмущался, как взрослый. Дескать, крыльям простор нужен, воздух. Где его во дворе взять? А у нас, все-таки, шестой этаж. Но со мной, когда дело таких вещей касалось, не забалуешь — вцепилась намертво, слово с него вытребовала, что, пока крылья его в воздух не поднимут, чтобы и не думал их около окон или балкона разворачивать. Скривился, но дал. А Пашка в ту пору хоть и маленький, но уже мужчина был, кремень. Изнывать будет, но обещание не нарушит.
Я-то надеялась, что перебесится, честно говоря. В школу пошел, уроки там, друзья новые, учитель попался хороший. На экскурсии они ходили, за город ездили всем классом. Самое время детской мечте отстать. Но она цепкая оказалась, с ним аж в среднюю школу перешла, да только укрепилась. Паша и раньше только о крыльях своих говорить мог, а со временем и вовсе на них сдвинулся — чертежи какие-то рисовал, карманные деньги на строительном рынке тратил. Даже неловко было — пошли с ним разок карнизы новые купить, так он со всеми продавцами раскланивался, как старый знакомый.
Но, слава Богу, умом парня не обделили, понимал, что на своих порхалках далеко не уедешь. И учился хорошо, и цель перед собой поставил непростую, но престижную: мам, сказал, если в воздух к концу школы не поднимусь, то в летное училище пойду. Не так, так иначе летать буду. Это, конечно, было заявленьице! Но мне по душе пришлось: в конце концов, если тебя так небо с малолетства манит, может, и есть в этом смысл.
А через год после того, как Паша мне это заявил, у нас дома проводку перемкнуло. Он один дома был, я с работы вернуться не успела. К дому подхожу, чую — гарью тянет, люди толпятся, кричат что-то. От ужаса обомлела, подбегаю, всех расталкиваю. Вижу — Пашка.
Он на балконе стоял, а за ним, за спиной прямо — дым густой, клубами валит, не разглядеть ничего, не выйти. Стоит бледный, в крылья свои новые вцепился, глазами по толпе рыскает. Кто-то сбоку кричит, где пожарные, почему не едут, а я думаю — да какая разница, почему. Пашка меня глазами нашел, губу прикусил и на крылья кивает. Ждал, выходит, чтобы я разрешила — слово же дал.
И нет пожарных. И времени нет. Ничего нет, только Паша, балкон и крылья. Я кивнула ему. Смотрю, он лямки на плечи себе набросил и на перила вспрыгнул. Руки в стороны развел — будто ангел из горящего дома вырвался. Рядом со мной завизжали, заголосили, кто-то кричит «слезай!», кто-то «не прыгай!». Матерились… Но Паша не для того крылья мастерил, чтобы с ними сгореть. Он секунду только помедлил — и прыгнул.
***
Долгий гудок подходящей электрички вывел меня из ступора. Я заморгала, только сейчас осознав, что уже долго сижу, уставившись в одну точку. И слушаю. И не слышу главного.
Женщина встала. Синий вагон распахнул обшарпанные двери, и она шагнула внутрь. А я почему-то не могла подняться.
— Он полетел? Скажите, он полетел?!
Она обернулась и смерила меня взглядом. И я всё поняла.
Двери электрички захлопнулись, и поезд потащил от меня прочь эту женщину. Женщину с историей про сына, который мечтал научиться летать.
